Сергей Высоцкий - Третий дубль [сборник "Белая дурь"]

Ознакомительная версия.

— Чудак ты, Миша! Тебе чего не скажи — все за чистую монету принимаешь! Встреча у меня в «Севере» со свидетелем. По поводу этого чертова «кумира»!

— У тебя никогда не разберешься, шутишь ты или правду говоришь,— недовольно пробурчал Зубцов.— Сказал, шампанское идешь пить… Может, с новой невестой встреча!

— А ты, Миша, в служебное время никогда шампанское не пьешь? — улыбнулся Панин.— Или бывало?

— Иди ты!…— рассердился майор.

Все в управлении знали, что у Зубцова с чувством юмора напряженно, и постоянно оттачивали на нем свое остроумие. А Панин даже надеялся, что в одно прекрасное утро Зубцов вдруг на шутку ответит шуткой. Но это утро все никак не наступало. Нет, не зря говорят: чему Ванечку не научили, тому Ивана никогда не обучишь.

Капитан заглянул к Семеновскому, но шеф был на выезде.

«Очень кстати,— подумал Панин,— может быть, в «Севере» что-нибудь новенькое узнаю. Тогда уже и докладывать не стыдно будет».

— Шеф на Охте,— сказал дежурный по управлению.— Убийство и ограбление квартиры…

— Что взяли?

— Коллекция охотничьих ружей. Тридцать штук.

— Бывают же такие коллекции! — подивился Панин и добавил: — Тридцать ружей не иголка! Какой-то малахольный позарился. Шеф его за сутки разыщет. Вот легкомысленный певец, любимец публики…— он недоговорил. Подумал: «А вдруг он не такой уж и легкомысленный?»

Свои «Жигули» Панин припарковал на Манежной площади. С сожалением посмотрел на пыльные, давно немытые бока автомашины. «Подзапустил я тебя, старушка. Потерпи. В воскресенье намою до блеска». Уже сколько раз он мысленно произносил эти слова. Одно воскресенье сменяло другое, а он все ездил на грязной машине. Раньше было проще: на одной из станций обслуживания у капитана был знакомый директор, сосед по лестничной площадке. Панина там знали все служащие станции, и стоило ему подъехать, как мойщик запускал его без очереди. А если кто-то из водителей начинал «качать права», мойщик говорил:

— Товарищи, оперативная милицейская машина. Можете у водителя проверить документы.

Но несколько месяцев назад «номер» с мойкой без очереди не прошел. Взъярившиеся автомобилисты потребовали директора и без особого труда доказали ему и так очевидную истину: милиционер на собственных «Жигулях» такой же водитель, как и все остальные. А если машина у него оперативная, так пусть и моет ее в служебном гараже. Слова «демократия» и «бюрократия» звучали во время того скандала чаще всех остальных.

— Я тебе, Саша, лучше сам буду машину дома мыть,— сказал Панину директор.— И так живу как на вулкане. Видишь, что творится: у каждого — одни права и никаких обязанностей.

— Какие вопросы?! — улыбнулся Панин.— Будем бороться с коррупцией и кумовством.

И вот с марта машина ни разу не мыта. «Все, конечно, правильно,— думал Панин.— В глобальных масштабах. Но как не хочется расставаться со своими пустяковыми привилегиями!»

С трудом протискиваясь сквозь плотные ряды ценителей нордовских пирожных и тортов, Панин издали увидел помрежа. Тот стоял в толпе на ступеньках. В руках у него был торт и букетик гвоздик. «Уж не меня ли ждут с цветами? — усмехнулся капитан.— Хуже будет, если к нам присоединится девушка. Не даст поговорить откровенно».

Помреж словно разгадал опасения Панина и, поздоровавшись, сказал:

— У жены день рождения. Пришел пораньше, постоял за тортом…

«Вот почему он пригласил меня в «Север». Находчивый малый»,— подумал капитан и, показав на вход в кафе, предложил:

— Давайте зайдем. Я сегодня без обеда…

— Я тоже… Проглотил в магазине пару пирожных. В желудке от сладости тоскливо.

Помощник режиссера был совсем не молод, как показалось Панину в театре. В заблуждение вводила фигура, сухая и подтянутая, а мелкие морщинки, испещрившие лицо, и седину капитан не разглядел в полутемном зрительном зале.

Они с трудом отыскали свободный столик.

— У вас общий заказ? — спросила официантка.

— Заказ общий, счета отдельные.— Панин подмигнул Курносову.— Пусть не думают, что мы друг друга обедами подкупаем, правда?

Курносов улыбнулся. Когда официантка ушла, он сказал:

— Есть у меня подозрение, что все услышанное вами сегодня в театре — вранье. Леня Орешников ушел от «Арлекинов» потому, что жена главрежа стала его любовницей…

Чего только ни ожидал услышать капитан, но не это! Несколько минут они сидели молча. Панин переваривал новость, а Курносов посматривал на него с легкой улыбкой и, не скрывая, наслаждался произведенным эффектом. А потом сказал:

— Я почему-то считал, что сыщики умеют прятать свои чувства.

Панин даже никак не отреагировал на эту колкость, что случалось с ним редко. «Наверное, он очень не любит главного режиссера,— решил капитан.— А может быть, врет?» И спросил осторожно:

— Вы думаете, что Данилкина знает, где находится певец?

— Не играйте со мной в кошки-мышки, товарищ сыщик. Вы не хуже моего знаете, что Орешникова нет в живых!

— Да откуда я это знаю! — искренне возмутился Панин.— У нас каждый день кто-нибудь пропадает, а через неделю находится. Посмотрите наши витрины — постоянно висят портреты таких людей!

— Почему бы вам не повесить и портрет Орешникова? А можно и старую афишу. Только сделайте надпечатку: «Разыскивается милицией».

Нет, этот желчный человек совсем не был похож на тихого мямлю — помрежа, пугливо подсовывающего утром в театре капитану лист бумаги с указанием места встречи.

— У вас, Вилен Николаевич, плохие отношения с главным режиссером? — спросил Панин.

— Прекрасные! В нашем театре нет человека, у которого были бы плохие отношения с Данилкиным. Так же, как нет ни одного человека, который, уйдя из театра, сохранил бы с ним дружбу. А я… я просто его ненавижу.

Официантка принесла салат и блинчики.

— Не забудьте мороженое,— обратился к ней капитан.— С вишневым вареньем. И кофе.

— Я мороженого не ем,— сказал Курносов.

Они молча принялись за салат. Капитан ел и думал о том, что, если сейчас выяснять отношения между помрежем и Данилкиным, вечера не хватит. Поэтому следует говорить только о самом существенном. Похоже, что эта встреча не последняя.

Помреж посмотрел на часы.

— Кофе и мороженое вам придется доедать в одиночестве. В шесть я должен быть в театре, а перед этим заехать домой.— Он показал глазами на торт и цветы.

— Я на машине. Подвезу,— предложил Панин.

— Я тоже на машине. Иначе мне было бы не выкроить времени на рандеву с вами.

— Оставьте свой домашний телефон.

Курносов протянул капитану визитную карточку.

— Вилен Николаевич, откуда у вас такая уверенность, что Орешникова нет в живых?

— Мы с Леней были очень дружны. Он хороший парень. Правда. Вся эта его мишура, шумиха, обожательницы — реверансы перед молодежью. Он всегда хотел стать кумиром — и добился этого. А значит, принял их правила. Вы думаете, толпа молодежи в огромном зале пляшет и скандирует, подчиняясь ритму своего кумира на сцене? Нет! Совсем наоборот! Это он принял их правила и следует заданным ими ритмам…

— А если ближе к делу? — перебил капитан.

— Откуда моя уверенность, спросили вы? Да ведь мы все — живые люди. Общаемся, перезваниваемся, сплетничаем. Когда Леонид исчез с Дворцовой площади во время съемок, многие восхищались: «Вот парень! Умеет устраивать скандальную рекламу!» Гадали, где он спрятался. А сегодня друзья забеспокоились…

— У него есть близкие друзья?

Курносов посмотрел на капитана с укоризной.

— Татьяна Данилкина позвонила его маме в Лугу. Осторожно выяснила — Леня не приезжал. Звонила в Крым. В Мисхоре дача его приятеля Ветлова из Мариинки. Леонид иногда отдыхает там. Нету! Я позвонил двоюродному брату — тот оказался на гастролях. Есть у него еще одна девица…

Помреж так сказал «еще одна», что Панин понял: связь с Татьяной Данилкиной у певца продолжается.

— Я проверил — и у нее Лени не было.

— Стоп! — сказал капитан.— Не так быстро. Я запишу адреса…

— Будете проверять? Зря. Его нигде нет.

— Для верности, для верности…— пробормотал Панин, доставая свой потрепанный блокнот.

Он записал адреса матери, «еще одной девицы» — Валентины Полонской, двоюродного брата. Спросил:

— А вернулся он с гастролей?

— Вернулся. Он ведь тоже поет. В джазе у Бантера. Владимир Бабкин. Бабкин — это его псевдоним. Раньше был Орешниковым, но после того, как Леня пошел в гору, взял фамилию матери и стал Бабкиным. И правильно. Двух Орешниковых для одного Ленинграда многовато.

Панин записал телефон брата и наконец решился задать главный вопрос:

— Вилен Николаевич, вы думаете, Данилкин мог убить Леонида? Похитить со съемок?

— Мог. Похитить с киносъемки и утопить в Зимней канавке. Или зарыть где-нибудь.

Ознакомительная версия.